Тетя Надя, прощайте и… простите.

 

Вот и всё! Эх, тётя!… Тётя Надя!... Выяснилось, что моя добрая и, казалось бы, вечная тетя Надя умерла. На 95-м году жизни. После моих бесчисленных попыток пообщаться с нею по телефону, как это бывало раньше, я понял, что с ней что-то стряслось. Её московский телефон несколько месяцев не отвечал и теперь не отвечает. В начале мая текущего 2018 года я собирался поздравить ее с обоими праздниками, а 16 мая еще и с днем рождения, но увы…

Она уже много лет жила в одиночестве в своей крохотной квартире в многомиллионной Москве. Хотя время от времени к ней наведывались соседки, почти такие же пожилые, как и она, да еще работница социальной службы — Людмила. Сам я уже лет пять как не был в Москве. Да и мои теперешние 77 лет не внушают мне оптимизма когда-либо вновь погарцевать по столице.

Выяснить, что произошло с тетей Надей, мне помогла моя племянница Таня, переехавшая недавно в Москву. С тетей Надей Таня не была знакома и, чтобы она могла мне как-то помочь, я надиктовал ей телефоны близких соседей тети Нади и работницы социальной службы. С ними я познакомился в свои прежние поездки.

Тане повезло больше. Одна из соседок отозвалась на звонок и сообщила, что Надежда Демьяновна умерла. Дату кончины она назвать затруднилась, но заметила, что дня три-четыре тому назад старые соседи помянули её по случаю сорокового дня. Отсчитав сорок дней от примерной даты сороковин, заключаем, что тетя Надя скончалась приблизительно 25 августа 2018 года.

Более точную дату могла бы сообщить работница соцслужбы Людмила Николаевна Белоус, которой тетя Надя завещала свою жилплощадь и, которая должна была организовать похороны. Но по имевшемуся у меня телефону её найти не удалось. Родственников, которые по закону могли бы заявить о своих наследственных правах, у покойной тетушки не было.

Все, с кем общалась последние годы тетя Надя, видели её медленное, но неотвратимое угасание. Ссылались на возраст. Но всё равно жалко. Ведь она была участником нашей бурной военной и послевоенной истории, а кроме того – ярким самобытным собеседником. А самой удивительной была её личная история.

Её родные и близкие знали, что всю жизнь она хранила сердечную привязанность и лебединую верность своему единственному избраннику, которого пережила почти на 30 лет. При этом она была далеко не ангелом, а деятельной и принципиальной личностью. Имя этого избранника Петр Авдеевич Чернышёв – мой родной дядя по отцовской линии. Похоронить себя тётя Надя велела рядом с ним, поместив урну с её прахом в его скромную могилу на Люблинском кладбище Москвы.

Вероятно, так и поступила её душеприказчица Людмила Николаевна Белоус. Когда-то давно юная Люда приехала в Москву искать свою судьбу. И судьба явилась к ней в лице моих тети Нади и дяди Пети у которых не было своих детей. Они устроили её на подшипниковый завод, где и сами работали, а потом взяли над ней и, появившейся у нее семьей шефство, длившееся много лет. И как бы само собой получилось, что дети и даже внуки Людмилы, стали называть тетю Надю своей бабушкой.

Себя я считаю должником тети Нади уже потому, что она обеспечивала мне постоянно открытый приют при частых наездах в Москву в мои более молодые годы.

Тетя Надя родилась в 1924 году в селе Берёзовка Берёзовского района Красноярского края. В той же Берёзовке родился и я, но на 17 лет позже. Однако представлены мы были друг другу не в Берёзовке, а в Москве летом 1947 года, когда мне было 6 лет. Это не была поездка в гости из далекой Сибири. Это была передышка моих родителей на пути в неизвестность, по которому они вместе со мной отправились в поисках «места под солнцем».

Казалось бы, что может омрачить радость встречи двух братьев, выживших в войне? Но если у дяди Пети, который младше папы на 7 лет, по итогам войны ордена и медали, а впереди почет и уважение, то у папы вместо почета темное пятно в биографии.

В самом начале войны в боях под Москвой его угораздило попасть в плен. В окружение немцев попал не он один, а тысячи солдат и офицеров. Кто-то из них погиб уже в плену, кто-то выжил. Моему отцу после полутора лет плена с пятой попытки удалось бежать из неволи.

После должных проверок его снова отправили на передовую, где он получил тяжелое ранение в ногу. После госпиталя, учитывая состояние здоровья, его направляют на учебу по специальности водитель танка. Трудно сказать, успел ли он повоевать на своем танке, но по окончании войны он оказался в Берлине.

В Берлине его застает приказ о демобилизации. Он как будто свободен, но остается в Берлине как гражданское лицо для работы в Советской оккупационной администрации. Должность самая простая — диспетчер автотранспортной конторы. И всё это для того, чтобы быть поближе к штабным службам, оформлявшим демобилизационные документы.

Удалось ему или не удалось получить чистенькие документы без отметки о факте пленения, я не знаю. Но, проработав в Берлине два года, он возвратился в Берёзовку, где его ждали мы с мамой. Несколько дней на сборы – и мы в пути туда, где можно… затеряться.

Отцу было важно осесть в каком-нибудь месте, где его никто не знает и никто не придет проверить, чем занимается человек, побывавший в немецком плену. При этом было важно, чтобы новое место было не голодным краем и где можно было надеяться на какое-нибудь жилье. Москва явно не была безопасным местом для беглецов. Нашей маленькой семье надо было что-то попроще, поближе к земле, к хлебам, к тому труду, к которому родители привыкли в Сибири.

Эта встреча двух братьев в послевоенной Москве напоминает мне «совет в Филях». На нем Кутузов совещался с генералами, оставлять или не оставлять столицу на милость врага. В нашем же случае семьи двух братьев советовались, как выйти из положения, которое может осложнить жизнь, по крайней мере, одной из семей. Видимо, обсудили, как следует поступать в тех или иных случаях. И наша семья отправилась искать место для своего нового гнезда.

Новым и тихим местом, где смогла укорениться наша семья, стала Чувашия. Аграрный край, хлебные поля, бедные, но доброжелательные люди. Отец выучился на комбайнера. Мама стала бухгалтером. В феврале 1948 года она подарила мне брата Владимира. А в 1956 году еще одного брата – Юрия. У Вовы и у Юры появились дети и внуки. Дочь Юры – Таня –вместе с мужем и детьми переселилась в Москву. Родители наши – Иван Авдеевич и Мария Иннокентьевна – долго жили в трудах и заботах в райцентре Ибреси и упокоились в этом самом хлебном месте Чувашии.

Детство мое и моих братьев прошло в том же поселке. Повзрослев, я уехал из хлебного места в оружейный город Ижевск. Выучился на инженера, обзавелся семьей, внуками и разными недугами. Сейчас сижу и подбираю слово к слову, освежаю в своей памяти всё, что связывало меня с покойной тетей Надей.

Удивительно, что она и в мои 70 с лишним лет называла меня не иначе как Геночка. Всё как в моем детстве. А еще каждый мой приезд она обустраивала как кулинарный праздник. Обязательно что-то стряпала. Поэтому все теплые чувства и слова, которые я мог бы высказать ей при ее жизни, я отдаю ей сейчас в память о моей славной тете – горделивой сибирячке с московской пропиской.

У дяди Пети военная биография была безупречной. Призванный на войну всё в той же Берёзовке, он участвовал в Сталинградской битве, получил множество ранений, а после излечения вернулся в строй. Потом получил офицерское звание. Его воинскую часть расквартировали в Москве. Получив отпуск, он поехал в Сибирь, в Берёзовку, где его ждала невеста. Так соединили свои судьбы мои дядя Петя и тетя Надя.

В Москве им дали жилье в старинных Алешинских казармах. Это была комната площадью 12 кв. м. в одноэтажном кирпичном здании, где было еще с десяток таких комнат. А еще общая кухня, общая прачечная, общий туалет – всё, что было нормой жизни простых людей военного и послевоенного поколений. Мне их комната и даже адрес хорошо запомнились, хотя гостил я у них по тому адресу всего-то раза три-четыре.

Спать мне приходилось на полу, но дискомфорта никакого не ощущал. Впрочем, в те далеко не сытые времена были совсем другие представления о комфорте. Там же я впервые увидел диковинку тех лет – телевизор. Это был первый советский черно-белый телевизор КВН-49, тяжелая «бандура» с экраном не больше почтовой открытки. Чтобы разглядеть картинку, перед экраном ставили увеличительную линзу, т.е. стеклянный сосуд с водой в форме линзы.

Это был единственный телевизор на всё офицерское общежитие. По вечерам дети или пожилые родители офицеров просились побыть в комнате, чтобы увидеть телевизор. Отказа ни от дяди Пети, ни от тети Нади никогда не было. И в комнату набивалась приличная толпа народу. Видимо, тогда дядя Петя и тетя Надя выработали семейное правило – радушно относиться к своим соседям и приезжавшим издалека родственникам.

Воинская часть, где служил дядя Петя, постоянно участвовала на майских или октябрьских военных парадах. Однажды я приехал к ним в гости накануне праздника 1-го Мая. Тетя Надя решила показать мне военный парад вблизи. Дядя Петя как обычно участвовал в параде со своим взводом.

Мы заранее пришли на Красную площадь, но народу уже было столько, что не протолкнуться. Тетя Надя, взяв меня за руку, потащила меня через эту толпу. На пути встречались милицейские оцепления, и тетя Надя какой-то магией убеждала дюжих милиционеров, что ей надо подойти поближе потому, что ее муж участник парада, а она пришла с племянником, которому непременно надо показать парад вблизи.

Сейчас уже многое стерлось в памяти, и я не помню, оказались ли мы в первых рядах зрителей. Но тетя Надя в минуты наших воспоминаний рассказывала об этом случае в таких подробностях, что я не мог ею не восхищаться.

Из того немногого, что сохранилось памяти из моего детства, – это то, что известная в Берёзовке семья Бушуевых зажиточная, и то, что дом у них справный, а во дворе всякая живность, и к хозяину дома все относятся с почтением. А уж потом узнал, что тетя Надя как раз из семьи Бушуевых. Всё остальное я узнал из рассказов самой тети Нади.

Отец ее Демьян Арефьевич Бушуев в молодости был полковым лекарем. В детстве интерес мальчишки к медицине разбудили в церковно-приходской школе, а по призыве в царскую армию он прошел специальные курсы.

Как полковой лекарь, он долгое время находился в Китае. Как это было согласовано с китайской стороной, непонятно. Могу предположить, что это связано с договором между Китаем и Россией о строительстве Китайско-Восточной железной дороги.

Активное строительство началось в начале XX века. Руководили стройкой русские инженеры, а рабочая сила была в основном китайская. На пути следования железной дороги русскими строителями была заложена станция Харбин. Сейчас это город с населением не меньше, чем всё население нашего дальнего Востока.

Русские войска обеспечивали охрану строящихся объектов. А русские военные медики обслуживали русских и китайских строителей и даже местное население. По рассказам Демьяна Арефьевича, его воспринимали в Китае как господина. Для необходимых поездок за ним закрепили рикшу, а его работу оплачивали золотом.

Как звали мать тети Нади, я не припомню, но помню, что она работала поваром в каком-то господском доме в Красноярске. В счастливом браке с Демьяном Арефьевичем у них родилось четверо детей. Все девочки. Старшая Валентина, затем Анна, потом еще кто-то и самая младшая Надя. Она и ростом была меньше своих сестер, но зато оказалась всеобщей любимицей.

Ее детство ничем не омрачалось. Она успешно училась в школе. Но к окончанию учебы разразилась война. Старшеклассников стали привлекать к работам по обеспечению армии боеприпасами. Их группами вывозили на военный полигон, где в неотапливаемых помещениях собирали какие-то нехитрые устройства. Смазливая и общительная девушка Надя нравилась многим парням. Но остановила она свой выбор на невысоком стеснительном юноше, который поразил ее своей взрослой серьезностью.

Это и был Петр Авдеевич Чернышёв. Он был на год старше своей подруги и подлежал призыву в армию, то есть на войну. Он не требовал от нее обещания дождаться. Возможно, он даже не верил, что она будет ждать его.

Участвовал ли дядя Петя в других сражениях, кроме Сталинградского, я не знаю. Но для нас ныне живущих это не имеет большого значения. Я не помню, чтобы он рассказывал что-либо о своих подвигах. Но тетя Надя рассказывала, как дядя Петя участвовал в десантной операции и какой шок он испытал, лишив жизни немецкого часового. Получив на войне различные ранения, но избежав увечий, дядя Петя считал, что еще легко отделался.

Подремонтированый в госпитале, он продолжил военную службу. Но самые коварные из ран продолжали его беспокоить. Чаще всего мучили почки. И молодая жена боевого офицера по зову сердца, где-то интуитивно, где-то припомнив лекарские наставления своего отца, стала сама его долечивать. Ей многое удалось. Она окружила его такой заботой, что он даже не пытался сопротивляться.

Их отношения в этот и последующие периоды совместной жизни напоминают отношения эпических героев Тристана и Изольды. Влюбленная в Тристана Изольда не раз исцеляла его от ран в различных сражениях. Правда, после его смерти Изольда и сама погибла. Тетя Надя наоборот, свое нежное отношение к мужу пронесла весь остаток своей долгой жизни.

Таманская дивизия, в которой служил дядя Петя по окончании войны, лишь частично квартировала в Москве. Основной ее личный состав находился в подмосковном Алабино. На лето большинство офицеров из Алешинских казарм уезжало в лагеря в Алабино. Тетя Надя оставаясь в Москве, нашла себе полезное занятие. Поучившись на курсах кройки и шитья, она стала брать заказы по пошиву женской одежды.

Офицерским женам разрешалось ездить к своим мужьям в Алабино. И она наведывалась, нагрузившись собственноручной выпечкой. Угощала и солдат, чем заслужила их особое уважение. У дяди Пети сложились дружеские отношения с офицерами-сослуживцами. И их дружба не прерывались даже после их отставок. Кроме того, дядя Петя еще умудрялся учиться заочно в учительском институте. Существовали в то время и такие.

Летом 1953 года не только в Алешинских казармах, но и во всей Москве случился настоящий переполох. В город ввели подразделения Таманской дивизии, а в Алешинские казармы, где находилась гарнизонная гауптвахта, привезли группу арестованных советских начальников. Самый известный среди них Лаврентий Берия. Его обвинили в попытке захвата государственной власти после смерти Сталина.

Дядя Петя человек не болтливый. От него не добьешься, где он был со своими солдатами, какой приказ выполнял. А тетя Надя присягу никому не давала и иногда вслух что-то вспоминала. Ведь она как раз и была дома в своих Алешинских казармах. Рассказывала, что была страшная суматоха, никто ничего толком не знал. Все ссылались на какие-то слухи. Только дежурившие за воротами военного городка танки и усиленный пропускной режим не оставляли сомнения в том, что произошло что-то экстраординарное.

Через несколько дней слухи уточнились. В газетах и по радио появились экстренные сообщения о разоблачении врага народа – Лаврентия Берия и ближайшего его окружения. Всех арестантов из Алешинских казарм перебазировали в бункеры Московского военного округа, где над ними был учинен суд. Там же они сложили свои буйные головы. В те времена все было очень строго.

Когда мне было лет 15 и я гостил у своих дяди и тети в Алешинских казармах, меня поразила девушка, которая, вероятно, была дочерью одного из офицеров. Мы с тетей Надей собирались выйти в город, и я поджидал ее на выходе из корпуса. Мимо проходила миловидная девушка и, остановившись около меня, о чем-то спросила. Я ей что-то ответил, но почувствовал, что невпопад, и смутился. Подумал, что она из тех девочек и мальчиков, что приходили к моим родным побыть у телевизора. Тут подошла тетя Надя и мы пошли на выход через контрольно-пропускной пункт. Я спросил тетю, как зовут эту девушку. Она мне ответила и добавила, что девочка эта, пожалуй, на год постарше меня.

На следующий день я садился на поезд из Москвы. Впервые я уезжал из столицы с какой-то неосознанной тоской. Стал мысленно рисовать портрет вчерашней незнакомки. Ни точных слов, ни красок мне не хватало, чтобы передать или хотя бы запомнить ее завораживающий облик. Назвать ее красавицей было бы слишком вульгарно. Потому, что не было в ней ни малейшей вычурности, а лишь нетронутая чистота, очаровательная нежность и безупречно правильные черты лица. Я для себя тогда решил, что она и есть типаж красоты московских женщин. А еще она могла бы быть олицетворением Москвы. Той Москвы, которую я уже немного знал, и той, загадочной, которую не узнаю никогда.

Года через два я снова гостил в Алешинских казармах. Осторожно спросил тетю Надю про эту девушку. Тетя вспомнила и сказала, что ее семья переехала из казарм в другой район города, а сама она, по некоторым сведениям, вышла замуж.

С 1960 по 1963 я находился так далеко от Москвы, что и своим родителям, и близкой родне приходилось писать письма. В эти годы я служил в армии, а точнее – в пограничных войсках и, к слову, на очень далеких Курильских островах. Письма были простенькие, без особых раздумий, только лишь для сообщения о том, что я цел и невредим, ну и еще чего-нибудь о природе и погоде. Что-то более важное могла не пропустить военная цензура.

Дяде Пете я тоже писал, что цел и невредим. А в одном письме я пошутил, что мы с ним теперь оба военные, и чуть ли не с одного котла кашу едим. Шутка была глуповатая, но она уже ушла вместе с письмом, и ее не догонишь. Ответа долго не было, но из письма от родителей я узнал, что дядя Петя ушел в отставку. Для меня это было удивительно. Ему было всего-то 37 лет, и совсем недавно он получил звание майора.

Позже я узнал, что сокращения в армии, а также отправка в металл исправной военной техники и боевых кораблей были частью политики нового руководителя страны Никиты Хрущева. Народу это было не понятно, но кого интересует мнение народа?

У дяди Пети не было никакой профессии, кроме военной, и не было никакого жилья, кроме комнаты в военном городке. Я полагаю, что какая-то поддержка с трудоустройством отставников была организована. Иначе могли быть скандалы. Так это или не так, но дядя Петя устроился учеником токаря на подшипниковый завод. Тетю Надю тоже приняли на этот завод на должность служащей. Завод же им выделил малюсенькую однокомнатную квартиру в девятиэтажном доме на улице 1-я Кожуховская. Сейчас это улица Петра Романова.

Дядя Петя на должности токаря не задержался, и быстро стал «расти» по партийной линии. Видимо это была его стихия еще с армейских времен. К первому моему приезду к ним по новому адресу летом 1966 года он был в должности заместителя секретаря парткома завода. Если учесть, что на заводе работало более 20 тысяч человек, то зам. секретаря парткома – это очень важная должность.

Тетя Надя тоже «подросла». В самом крупном из цехов завода была своя кадровая служба, и ей было поручено руководство сектором рабочих кадров. Она дала путевки в рабочую профессию многим приезжим или неустроенным в жизни молодым людям. Тогда-то под опеку тети Нади и попала юная Люда, которая успешно освоила профессию, завела семью, детей и стала другом (или подругой) семьи дяди Пети и тети Нади.

Дядя Петя не был таким общительным, как тетя Надя. Может быть, по этой причине или по другой, в разговорах с дядей Петей я чувствовал себя глуповато. А в этот мой приезд в гости произошел настоящий конфуз. Визит пришелся на летние каникулы после третьего курса института, в котором я учился.

Решил посетить я Третьяковскую галерею, в которой и раньше бывал, а по пути купил карманный русско-немецкий словарь для своей учебы. В самой Третьяковке, кстати или не кстати, я обнаружил группу туристов, говорящих по-немецки. Возникла мысль пообщаться с ними на их языке. Одна девушка из их группы слегка отставала от остальных и я решил к ней обратиться. «Entschuldigen Sie bitte! Sind Sie aus Deutsche Demokratische Republik?».

Мой корявый немецкий так напугал молодую немку, что она поспешила удалиться в соседний зал. Другой подход, но теперь к молодому мужчине, оказался удачнее. Мы стали объясняться где-то языком, при поддержке карманного словарика, где-то жестами.

Моего немецкого собеседника звали Йоган, он из Лейпцига, коммерсант. Внешне весел и беззаботен, задавал много вопросов. После двух часов нашего медленного перемещения из зала в зал, я заметил, что пожилой мужчина, который, как бы случайно, оказывался в нашем поле зрения, на самом деле оказывался в нем не случайно. Сомнения исчезли, когда подозрительный тип остановился перед цепочкой-преградой, которую мы с Йоганом попросили приоткрыть для короткого пути на выход.

Подойдя к туристическому автобусу Йоган представил меня своей группе и предложил проехать вместе до их гостиницы. Я согласился. Входящих в автобус немцев пересчитывала какая-то женщина. Когда подошла моя очередь она спросила: «Вы советский товарищ». Я подтвердил, «Да, советский». Других вопросов у нее не было.

В автобусе Йоган громко задавал мне вопросы, иногда дурацкие, на потеху публики. Все хохотали. Особенно их забавило то, что я ложусь спать в 10 часов вечера. Но все было дружелюбно. Йоган подарил мне значок в честь 800-летия Лейпцигской ярмарки. Я в ответ подарил ему свой значок участника студенческого строительного отряда. Мы были квиты.

Выйдя из автобуса, он предложил мне через час вместе с их группой совершить на катере экскурсию по Москве-реке. Я не возражал. Группа отправилась на обед, а Йоган уточнил время и место посадки на автобус. Я же подумал о немецкой пунктуальности и о том, что я не дам им повода для шуток из-за своего опоздания. Я даже на обед не пошел и перекусил на улице пирожками, чтобы проверить пунктуальность самих немцев.

Проверку на пунктуальность немецкая туристическая группа не выдержала. На месте встречи первые немцы появились на 15 минут позже условленного времени, а последние на 25 минут. А еще говорят, что немцы такие щепетильные.

Прогулка на открытом катере новых эмоций не добавила. Немцы шумно шутили, что-то показывали друг другу, фотографировались. Со мной, как с прирученным аборигеном, тоже фотографировались. И, пожалуй, они в этом не ошибались. Тем более, что по окончании речной экскурсии я легко согласился на запланированную на завтра экскурсию в Оружейную палату Кремля. А вообще-то не мешало бы и задуматься.

Вместо меня задумался дядя Петя. Вечером я красочно рассказывал ему и тете Наде о приключениях в Третьяковвке, об успехах в немецком языке, о прогулке на катере. Дядя Петя выслушал и спросил строго: «Ты, наверное, и фотографировался с ними?». Я стушевался и трусливо соврал – нет, не фотографировался. Я не думаю, что он поверил, но мне стало не по себе. А мой дядя негромко, но внятно сказал: «Ни в какую Оружейную палату ты с ними не пойдешь. Отвечай потом за тебя. Еще неизвестно, чем кончатся твои сегодняшние гастроли».

Ослушаться своего дядю я, конечно, не мог. Но такую его суровость я объяснил тем, что, находясь на своем месте, он знает то, что таким, как я, знать не суждено.

Без сомнения, дядя Петя люто ненавидел немцев, считая их виновниками большинства людских бед. Но ирония судьбы проявилась в том, что по окончании своих дней он был погребен на Люблинском кладбище Москвы, где в послевоенные годы были захоронены пленные немцы.

 

Детей у них не было. Дети, конечно, украсили бы этот прекрасный союз. Но судьба распорядилась иначе. Когда у меня возникал такой вопрос, я сам себе давал, казалось бы, очевидный ответ, что у дяди Пети в результате ранений нарушена какая-то из функций воспроизводства. Лезть в душу с таким деликатным вопросом я для себя считал непозволительным.

Когда дяди Пети уже не было в живых, тетя Надя среди разговоров как будто бы подтвердила мое предположение. Но значительно позже она сама решила рассказать о том, что они вдвоем обращались к московским медицинским светилам, чтобы исследовать причину бесплодия их брака. Они даже хотели взять из детдома младенца. Но что-то у них с этим не сложилось

Результат длительных медицинских исследований оказался неутешительным. Оказалось, что были нарушены функции органа, отвечающего за качество мужского семени. Причем дисфункция эта застарелая и, вероятно, связанна с переохлаждением организма в детском возрасте. У тети Нади тут же нашлось и свое объяснение. «Петя мальчиком был вынужден ходить босиком в школу после того, как раскулачили их семью».

Упоминание о «раскулачивании» – это истинная правда. Об этом часто рассказывал мне мой отец. Что касается выводов медицинских светил… кто же смеет им возразить?

Похоже, что неутешительное заключение врачей не охладило их нежных чувств. Вспоминаю, как они обращались друг к другу. Дядя Петя обычно называл тетю Надю «Надюшей». А она его называла то Петя, то Петечка, то Петюша. И никогда ни единого упрека друг к другу, ни намека на раздражение.